Таня сразу забыла, что она на меня сердита, двумя руками вцепилась в мой, будем считать, что рукав; ладно, девочку можно понять, а синяки на плече пройдут через несколько дней, куда они денутся.
– Что это? – сдавленным шепотом спрашивает Таня, глядя, как над рекой сгущается темный, нечистый, изжелта-сизый туман и постепенно приобретает очертания существа, которого не только ей, а и мне лучше бы никогда в жизни не видеть; впрочем, переживем.
– Ничего, – отвечаю. – Смотри внимательно и запоминай: это и есть ничего. Именно так оно выглядит в те редкие моменты, когда безуспешно пытается стать хоть чем-нибудь – прожорливый демон небытия, поселившийся в человеке, чтобы прожить вместо него и без того короткую жизнь, наполнить ее страхом и бесконечной унылой мукой, забрать себе все, ради чего человек рождается на земле, весь этот наш невыносимый внутренний свет и… и все остальное, неважно, у каждого персональный перечень высших смыслов, глупо было бы оглашать тебе свой. Важно сейчас только одно: этого обжору довольно легко обмануть. Достаточно просто поверить, что умер, – не только умом, а всем телом поверить, тогда эта крыса спешит убежать с тонущего корабля, и корабль получает шанс стать настоящим «Летучим Голландцем». Очень мизерный, будем честны, но все-таки шанс.
– Не хочу это видеть, – говорит Таня. – Уже зажмурилась, а все равно вижу поганую эту тварь, состоящую из бездонной пасти и вздутого брюха. Пожалуйста, сделай меня слепой.
Ослепить человека совсем нетрудно. Но я, конечно же, не умею. Я умею только наоборот. Зато обнять, как ребенка, позволить спрятать лицо у себя на груди – этот фокус мне вполне по плечу. Иногда. Незадолго до полнолуния, будем считать, что так.
– С тех пор, как меня укусила заботливая-бабушка-оборотень, со мной стало чертовски приятно обниматься, правда? – спрашиваю я, и Таня смеется, а я – за компанию с ней.
– Что ты будешь делать с… вот с этим? – спрашивает Таня. – Чтобы оно не смогло вернуться обратно, когда… ну, если… мы же ее потом воскресим, эту твою девочку?
– Мы воскресим? Да упаси боже. Воскресать следует самостоятельно, это полезное упражнение развивает разнообразные мышцы души, например, трехглавые, ягодичные и портняжные…
– Портняжные?!
– Кстати, я не выдумываю, такие мышцы действительно есть. Не знаю, в каком месте души они расположены, а у тела, если ничего не путаю, на передней части бедра.
– Да ну тебя к черту. Ты мне лучше скажи, что делать с…
Я прижимаю палец к губам.
– Тише. Ничего не надо нам делать. Потому что на самом деле никакого демона небытия, конечно же, не существует. Лично я в такую пакость не верю, сколько мне их ни показывай, говорю: «примерещилось», – и тут же выбрасываю из головы. Это единственное, что я могу сделать в сложившихся обстоятельствах. И ты, кстати, тоже. Просто запомни: ничего подобного в мире нет. Иначе я не согласен. И ты не согласна, уж настолько-то я тебя знаю.
Таня поднимает на меня глаза, высвобождается из объятий, поворачивается к реке, смотрит внимательно на клубящееся над ней облако в виде пасти и брюха, наконец, кивает:
– Конечно, ты прав. Ничего подобного в мире нет. И быть не может. По крайней мере, пока есть мы с тобой и… и все остальные. Это факт.
– Спасибо, друг, – улыбаюсь я. – Взять тебе кофе, пока не проснулась?
– Было бы здорово, – говорит Таня. – Потому что именно сегодня мне, как назло, не приснился мой кошелек.
* * *
Ванда течет в направлении моря, Ванда лежит на дне, Ванда сидит на мокром тротуаре… о боже, она и правда сидит! Но не на тротуаре, а в нелепой кофейне, за пластиковым столом, почему-то совершенно сухая, но босая, в рваном пальто. Но ей сейчас все равно.
Рядом с Вандой устроилась милая кудрявая женщина в полицейской форме, а напротив – старый знакомый, псих с собачьей костью, слава богу, уже без платка в горошек, и из нагрудного кармана не торчит окровавленная поварешка, человек, как человек.
– С вами все в порядке? – приветливо спрашивает он. – Если что, имейте в виду, предложение насчет пирожного с громом по-прежнему в силе. Все думают, я шучу, когда говорю, что меня укусила заботливая-бабушка-оборотень, а это правда так. И я теперь очень мучаюсь от неконтролируемого желания вас накормить. И напоить кофе, но это только при условии, что вы его любите.
– А вот даже не знаю, люблю или нет, – говорит Ванда. – Много лет его не пила. Может быть, стоит попробовать? Я и правда как-то странно себя чувствую, очень кружится голова. И сапоги куда-то пропали. Но это как раз не беда, я их терпеть не могла.
* * *
– Так и сказала? – восхищенно спрашивает Нёхиси.
Он так увлекся усмирением им же поднятой бури, что пропустил финальную сцену; впрочем, не только ее.
– Так и сказала, – киваю. – «Я их терпеть не могла». И согласилась взять у нас кеды, которые очень вовремя приснились Тане. Она в этом смысле большая молодец. Даже не знаю, как бы я выкручивался, вечно забываю о всяких мелочах, а потом оказывается, что мелочи – это и есть самое важное. Как бы, интересно, наша девочка добиралась домой босиком?
– Ничего, – улыбается Нёхиси. – Главное, у тебя получилось! Я был совершенно уверен, что на этот раз ничего не выйдет, и заранее ломал голову, прикидывая, как тебя утешать. Но ничего кроме еще одной грозы так и не придумал. А это, боюсь, не совсем то, что требуется… Эй, ты чего приуныл? У победителей таких мрачных рож не бывает.
– Да какой я, к лешему, победитель, – говорю я. – Их так много! А меня – всего одна штука. До всех я не доберусь.
Хорошо, что при Нёхиси можно плакать. Он лучше всех в мире умеет делать вид, будто ничего не замечает. Сидит, болтая ногами, на краю моей крыши и, смеху ради, еще на полутора сотнях городских крыш одновременно, травит байки о теплых краях, подслушанные у перелетных птиц, то и дело прикладывается к фляге с заначенным с прошлого года ноябрьским дождем, а мне тем временем кажется, будто-то кто-то невидимый гладит меня по голове. И ничего не говорит. Хотя вполне мог бы поднять меня на смех; впрочем, с этим я и сам справлюсь, буквально минуту спустя.
* * *
– Мне нравится этот мальчик, – говорю я.
– Нет, – твердо говорит Нёхиси. – Этот мальчик тебе не нравится. Он нравится тебе не сегодня. Сегодня тебе вообще никто не нравится. Нет. Слышишь? Нет.
И смотрит на меня с неподдельной, скажем так, нежностью. Будем считать, это она и есть. Где-то, пока еще очень далеко раздается первый предупредительный раскат грома.
– Да ладно тебе, – говорю я. – Отлично проведем время.
Улица Театро
(Teatro g.)
Вредные привычки
Джен сразу понравилась квартира на тихой тенистой улице Театро. Небольшая спальня, просторная кухня-столовая, балкон, увитый диким виноградом, добротная старая мебель, тяжелые гобеленовые портьеры, цветы в горшках, на стенах несколько картин в простых деревянных рамах, причем совсем недурных. И все, до последней диванной подушки обжитое, надежное, уютное, такие квартиры обычно не сдают, в них живут сами, долго и счастливо. Ну или как получится, так и живут.
Длинный широкий коридор был с обеих сторон уставлен высокими книжными стеллажами, а заканчивался винтовой лестницей, уходившей в никуда, в смысле, упиравшейся в потолок – милый, ни к чему не обязывающий элемент абсурда, своего рода вишенка на пироге. Одна из тех бессмысленных вроде бы мелочей, из-за которых чужая квартира вдруг начинает казаться по-настоящему привлекательной. И вместо того, чтобы внимательно приглядываться, выискивая возможные недостатки, бродишь по комнатам с блаженной улыбкой, думаешь: «Тааааак, я хочу здесь пожить!»
Хозяйка с русским именем Вера тоже производила приятное впечатление. Красивая белокурая дама лет шестидесяти с загорелым лицом и глазами, прозрачными как озерная вода. И, что немаловажно, с очень неплохим английским. Когда собираешься надолго поселиться в чужой стране, возможность легко объясниться с квартирной хозяйкой – важный фактор. Очень удобно, если есть кого расспросить обо всем, что кажется непонятным, а не пытаться интуитивно постичь бесчисленные особенности местного быта, которые иногда оказываются настолько удивительными, словно летела сюда сто тридцать тысяч световых лет в состоянии анабиоза, а не пару часов самолетом.
Осмотр квартиры сопровождался тихой фортепианной музыкой где-то за стеной и деликатными репликами хозяйки: «Секретер продан, сегодня вечером его увезут, и в комнате станет гораздо просторней; цветы я, конечно, заберу, и зимнюю одежду из шкафа, буквально через несколько дней; если портьеры кажутся вам слишком темными, их можно заменить; а это портрет моего покойного мужа, в молодости он был удивительно красив».
Наконец, вдоволь налюбовавшись зеленым кафелем раздельного санузла, расположились в уютной кухне-столовой. Плетеные кресла оказались такими удобными, что не хотелось вставать и уходить, а хозяйка как-то незаметно успела приготовить кофе, поставить на стол чашки, многословно извиниться за отсутствие сливок и предложить вместо них молоко. Обычно владельцы предназначенных для съема квартир не настолько гостеприимны. Во всяком случае, не на этапе предварительного осмотра. Но Вера явно соскучилась по общению. Ну или просто воспользовалась случаем освежить свой разговорный английский. За годы странствий Джен успела смириться с ролью учебного пособия. И даже ее полюбить.
